Вчера, например, шёл дембель, никому не мешал, просто нёс на мойку грязную посуду со стола. Обычай такой: перед увольнением в запас отнести в последний раз всю посуду со столов своей роты. В это время все сидят и аплодируют. Аплодируют, естественно, не тому, что он отнёс посуду, а до этого не носил, потому что “старик”. Аплодируют прослуженному сроку, характеру, аплодируют из уважения, а некоторые из зависти. Так вот, вчера моего товарища, именно в тот момент, когда он под аплодисменты и овации тащил в последний раз посуду на мойку, сцапал наш придурковатый замполит части. И начались разборки: зачем, почему он нёс посуду, и прочие глупейшие вопросы. Ну, такая свинья, что просто слов нет. Что плохого в этом обычае, спрашивается, и как он подрывает какие-то там основы и чего? А плохо просто с головой у очередного “погонника”. Пользуется тем, что у него здесь власть с видимым удовольствием, и такой идиотизм процветает, что невольно ловишь себя на мысли: а какие же они дома, в будничной, гражданской жизни? Дядя мой, Сашка, хоть и подполковник, а таким никогда я его не видел, и представить себе не могу. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.
29.05.86
Вот и уволился первый парень из нашей роты. В корень оборзевший комбат или вообще уже ничего не соображает, или злодей, каких мало. Посудите сами, во всех окрестных частях отпустили почти всех старослужащих, а у нас держат и держат. Даже тех, кто хорошо служил, отпускают с неохотой, а что тогда говорить обо мне, который столько стоил нервов почти всем начальникам.
Получил вашу бандероль, о которой не просил, и так как зубы у меня стали совсем ни к чёрту, а бандероль вся сплошь из сладостей, пришлось всю её и раздать. А с зубами, я думаю, это климат, не иначе. К тому же пища “стрёмная”. Витаминов не хватает, вода паршивая – вот зубы и крошатся почём зря даже при лёгком прикусывании. Это происходит не только со мной, а почти со всеми ребятами. То и дело видишь, как сидит товарищ, держась за щёку, и качается от боли. Или ходит туда-сюда, набрав в рот холодной воды, которая, хоть на время, но утихомиривает муки. Первое, что мне нужно будет сразу в Москве, это хороший стоматолог с классной аппаратурой, а не как тут – “стахановцы с дратвой”.
За грехи мои, о которых распространяться здесь бессмысленно, так как касаются они только меня, вместе с остальными “хулиганами” поставил меня комбат чистить огромную выгребную яму большого батальонного туалета, где одновременно могут справить нужду двадцать человек. Можете себе представить, что это за объём, да к тому же не чистившийся минимум года два. Опять из-за языка своего пострадал я. Так что, два дня назад возле этого туалета, от которого исходило необычайное зловоние, можно было видеть у отстойника две фигуры – одна повыше, другая пониже. Та, что повыше, орудует багром, вылавливая доски, бутылки и прочие крупные предметы, могущие попасть в говночерпалку, надев респиратор, сквозь который всё равно проникает зловоние, хоть и не так сильно. Другой – вообще без каких бы то ни было приспособлений, ни защитных, ни рабочих. Длинная фигура никак не может понять, как это маленькая может, вдыхая тошнотворную вонизму, ощерив рот в улыбке, лезть руками и вытаскивать то, что с величайшей брезгливостью она достаёт багром. Но, Вася Щеблинский, видимо, с детства такой неприхотливый и жизнерадостный, что так легко всё это воспринимает. Кстати, туалет нам дали вместо гауптвахты. Прошлого раза мне вполне хватило, чтобы понять, что на губе не сахар, и когда на построении комбат объявил мне арест, я, не долго думая, свалился в обморок, нарушив тем самым строй. Обморок был притворный, но своей цели я добился: меня на руках отнесли в санчасть. Лейтенант Мухумов, конечно, опытный врач сразу определил симуляцию, но когда я ему рассказал о причинах моего нежелания ладить с комбатом, признал мою правоту и пообещал продержать меня в санчасти, пока гнев комбата не уляжется. Но тут мы оба просчитались. На следующий день я по приказу комбата был извлечён из лазарета с “лишением права на медицинскую помощь” по его же выражению. В принципе, в санчасти мне и самому было скучно в отсутствие ребят, так что я не сильно опечалился такому повороту. А те ребята, что были в санчасти, пользуются у нашей братии слишком дурной славой симулянтов и фискалов, по-нашему: шлангов и стукачей, чтобы я мог с ними иметь что-либо общее. Что за притча – кто не хочет служить, тот в санчасть бежить. И теперь уже мерой пресечения комбат и избрал этот самый туалет, на который были кинуты наши с Васей силы. Вася проштрафился тем, что ударил одного молодого. Вот и пришлось нам, чтобы не ехать на губу, заняться этим вонючим делом. Надо сказать, с этим делом мы управились очень быстро и стали просить машину, что дерьмо сосёт. Нам её не только не дали, но даже не пообещали. Тогда мы со спокойной совестью разбрелись по привычным делам.
Юрку Лепихова, моего земляка, поставили на БД. Видимся мы теперь редко, но когда это случается, я поражаюсь его неиссякаемому оптимизму и способности всем восхищаться и восторгаться. У меня даже в начале службы не было такого “жизнерадостья “, а он уже отслужил полгода и всё равно ждёт какой-то романтики от нашей заурядной и пыльной службы. Впрочем, так оно и легче. Служить-то!
02.06.86
Наконец-то, поговорил я с вами. Позвонил как-то без определённой цели, а в процессе разговора уже навспоминал разных разностей. Меня, Анька, встревожило твоё спокойное: “В следующем году будешь поступать”. А в этом что? Нельзя, что ли? Если характеристика хорошая, почему бы не попытаться? А направление это лишь возможность поступить наверняка, без экзаменов. Впрочем, подготовиться я здесь так и не смог. Отчасти из-за нашей беспорядочной жизни, отчасти из-за лени. Пробовал читать и учить историю, но голые факты суховаты и в голове удерживаются с трудом. Тем не менее, у меня была возможность отличиться знанием истории на одном утреннике, который устроили 9 мая. Никто, кроме меня, не смог сказать, в каком году на Руси было принято христианство, и кто написал “Ванину Ванини”. Но это лишь только краткие счастливые мгновения, которые, надеюсь, с возвращением моим участятся. Не представляю, правда, себя уже гражданским человеком, так как не соображаю пока, что же я там, на гражданке делать-то буду. Юрка, тот ещё всеми помыслами дома, как говорят в армии, ещё какает мамиными пирожками, и все его разговоры сводятся к Москве. В машине своей повесил он открытку с изображением Кремля и признаётся мне, что только сейчас полностью оценил наш город и полной мерой выстрадал разлуку с ним. Но я не думаю, что это “вся мера”, так как он ещё страдает, в то время как мои страдания уже прекратились и плавно перешли в тупую ноющую боль, временами переходящую в зубы. Как подумаю, сколько Юрке ещё служить в этой клоаке, делается тошно. Но, это мне, тогда как сам Юрка весел, бодр и полон оптимизма. Что его вдохновляет? То ли живая связь с прошлым, то ли неистребимая надежда на будущее, - для меня загадка. Просто, видимо, в отличие от меня, он по натуре своей жизнерадостный парень, не забивающий себе голову мусором безрадостных и бесплодных размышлений о жизни и о своём месте в ней. Он живёт, как живётся, а будущее покажет, да и прошлого уже не вернуть. Так из чего волноваться и переживать? Будет день, будет пища. Про себя я и не могу вспомнить, что меня подкрепляло на этом этапе службы, тогда об этом думать было некогда. Да и служба разнообразная была: то командировка, то огороды, то ремонты разные у всяких корейцев. Не поверите, но служить мне сейчас стало труднее, чем когда я пришёл в эту часть. Сейчас ответственность за всё, что происходит в роте, ложится на наш призыв, и чуть что, начальство спрашивает с нас.
Доходят смутные слухи, что в самом Уч Арале у танкистов, в пехоте, у связистов уже всех-всех поувольняли, даже самых плохих, а у нас ещё и хорошие не ушли. Вот, дурдом! Тёте Нине, ма, я твой привет передал и сам не рад, так как она велела передать в ответ свой, не менее сердечный привет. Так что, чувствую, придётся мне служить посыльным на ваших приветах, пока не уволюсь. А она меня иногда подкармливает, словно приблудного пса. То сыру даст, то обедать пригласит, а то и дядя Саша какую-нито консерву сунет. В общем, “друзья-товарищи” не дают помереть с голоду.
Тут, уж совсем потеряв голову от безделья, я здоровый лоб, придумал прыгать с крыши нашей ТЭЧи. Всем эта затея пришлась не по душе, потому что высота приличная –
- Эх, - с тоской ответил Туркеев, - бачив бы сынку, як тут тату службу справляэ, та с крыши скакаэ!
После этого мы в голос расхохотались, и эта затея отпала сама собой.
А кроме таких досугов, фильмами нас по выходным развлекают. Вчера, например, показывали “Бархатный сезон”. Сначала я, было, хотел идти смотреть футбол, - сейчас начался чемпионат мира, - но заинтересовался началом фильма и просидел до конца, против обыкновения, не смыкая глаз. Очень неприятное впечатление оставила жена Бондарчука, Ирина Скобцева. Она явно напросилась на роль жены героя, которого и играет Бондарчук, да ещё умудрилась свою перепуганную, - и это совсем не по роли, - дочку туда запятить. Если уж она и считается опытной актрисой, а всё равно играет вяло и неинтересно, вина в этом только её слабохарактерного мужа-режиссёра, к которому она присосалась. А он, видите ли, мстит всему миру за то, что наша партия-правительство отобрало у него почти всю международную премию за фильм-эпопею “Война и мир”. Плохо то, что со своим снобизмом и апломбом, имея огромный вес в театральном обучении, эта тварь может “зарубить” одним словом просто не понравившегося ей молодого артиста или молодую актрису. Да, так наверняка и происходит. Будем надеяться, что меня всё же примут туда, куда я хочу, будь там миллион таких скобцевых.
07.06.86
Пока наш замполит взахлёб нам читает “Указ о борьбе с нетрудовыми доходами”, я напишу письмо. Если честно, писать письма уже нет никакого желания. Каждую ночь мне снится один и тот же сон – как меня увольняют из части. Снится он в разных вариациях, в общих чертах похоже, но финал не удовлетворяет. В прошлую ночь приснилось, что я вернулся домой, а там уже живёт куча незнакомого мне народа, и ты, мамашка, мне говоришь.
- Зачем ты пришёл?
Я сегодня приснилось, что я уже на вокзале подрался с какими-то тремя колбитами. В общем, надеюсь, что наяву всё произойдёт по-иному, по-хорошему.
Сегодня утром меня насмешил Шурик Карпов. Он родом из Челябинска и очень весёлый парень, несмотря на свой флегматичный характер. У него такая стойкая жизнерадостность, что раньше я удивлялся, как это, невзирая на всякие невзгоды и тяготы нашей молодой службы, он умудрялся сохранить спокойствие и оптимизм. Понаблюдав же за ним, я понял, что его такая флегматичность является надёжным щитом от всяких бешеных частиц зла. Так вот, сегодня, когда мы выходили на завтрак, он вдруг провозгласил.
- “Песня о лошадях”! – и, не переводя дыхания, затянул, - Как много девушек хороших….
Затем он остановился, хитро посмотрел на всех, и на сей раз прозвучала “Песня о девушках”, в которой сообщалось в частности, что “лошади умеют тоже плавать, но не далеко, не хорошо”. Я после этого смеялся от души, а он удивлялся, так как, по его мнению, это общеизвестная шутка, и он решил не то, чтобы блеснуть ею, но просто напомнить. А я, глядя на него, подумал, что есть юмор, кричащий, сам над собою ржущий, балаганный и вызывающий только улыбку жалости. А порой, скажет человек серьёзно, спокойно, вроде бы, просто так, а ты через некоторое время, вспомнив, вдруг начинаешь безудержно хохотать, удивляясь сам себе, как же, когда это говорилось, не сообразил, пропустил? Именно такая манера у Шурика: лениво ляпнет что-нибудь, вовсе не желая кого-нибудь рассмешить, а ты смеёшься, даже иногда открывая ему самому юмор его слов. После этого он сам может улыбнуться и, опять же нехотя, ещё что-нибудь “ляпнуть’. В противоположность ему иные из кожи вон лезут, чтобы сказать посмешнее, а из этих потуг выходит одна пошлость или похабщина. И к этому человеку у меня возникает какое-то непередаваемое чувство, словно он сотворил нечто постыдное, а осознать этого не в силах.
С Юркой мы сдружились ещё больше. Этому вовсе не мешает то обстоятельство, что он дежурит на БД, на аэродроме и прямо там, в домике, живёт. Мы стараемся видеться чаще, когда удаётся, только на БД вход запрещён. Иногда попадаются хорошие лётчики и техники и не прогоняют. А бывают законники, как на этой неделе заступили, так, что туда не подойти. Немного грустно, что 10 числа Юрка с подавляющей частью нашего батальона уезжает в Жангиз Тобе, куда улетает весь наш полк. В итоге получается. Что не он меня будет провожать, а наоборот. С другой стороны, ему там будет лучше, чем здесь, где приходится мыть полы и ходить по нарядам. Вы спросите, почему я его не защищаю? Я-то, как раз, и говорю ему, чтобы он плюнул на все эти работы и ездил только на машине, но он сам не хочет выделяться из своего призыва.
- Мои товарищи будут пахать, а я балдеть? Нет, так не годится.
Как тут не вспомнить поведение Серёжки Валова, который, охотно приняв моё покровительство, чуть не рассорил меня с моим призывом, да ещё так отплатил. Хлебнув лиха с Валовым, я даже не пытаюсь что-то навязывать Юрке. Я только советую ему, когда у него какие-то затруднения по неопытности или по молодости, да и то по его просьбе. А Валов, кстати, Юркиного призыва, совсем перестал быть заметен. С ним практически никто не разговаривает. Я уж не беру старшие призывы – это само собой, но даже его сверстники избегают общения с ним. Что ж, сам виноват! А Юрка с нетерпением ждёт, когда разродится его девчонка. Он надеется, со свойственным ему оптимизмом, что родит она двойню, не меньше, а то и тройню. У него есть все основания желать близнецов. Во-первых, сразу же уволят из армии, во-вторых, его отец – близнец со своим братом, а его девчонка его – близняшка с сестрой. Так что, процент вероятности высок. Он ещё хочет свадьбу сыграть летом, на которую его обязаны отпустить. Если всё так и получится, будет здорово!